Главная » «Родное и близкое». Встреча с Самариными

«Родное и близкое». Встреча с Самариными

20 сентября в Историческом музее студенты СГИИ встретились с замечательными людьми народным художником России Вячеславом Федоровичем Самариным и его женой Заслуженным художником РФ Верой Евгеньевной Самариной.

В музее выставляется диптих В.Ф. Самарина «Родное и близкое». Правая его часть – работа «Мои». Она была создана почти полвека назад в 1975 году и хорошо знакома смолянам, да и не только им, так как размещается в постоянной экспозиции Смоленской художественной галереи. Тёплые краски, светлые образы, всё пронизано безмятежностью. Повышает градус позитива мягкий юмор – повернувшаяся пятой точкой к зрителю лайка, кость в пасти неожиданно по-есенински осенённого нимбом фокстерьера («каждому здесь кобелю на шею я готов одеть свой лучший галстук»), да и ружья над головой немного усталой над чем-то задумавшейся супруги (взгляд не светится счастьем) скорее шутливо, нежели серьёзно ассоциируются с крестом, намекая на то, что непросто жить с фанатично чем-то увлечённым человеком – будь то охота или творчество. Незримо присутствует в художественном мире полотна и сам автор. Ему принадлежат «третья чашка с кофе и пепельница», он «вместе со зрителем смотрит на своих».

А в пятидесяти сантиметрах второе безысходно-трагичное полотно «Дом, которого нет», написанное спустя почти 50 лет, явившееся плодом семилетнего труда мастера. В нём разнопланово воссоздан образ «житейской стыни»: напоминающая саван занавесь, ядовитый, жолтый блоковский свет, исходящий от лампочки, в котором символизм тесным образом пронзительно переплетается с деревенским реализмом; вбитое в потолочную балку кольцо, кричащее о трагической есенинской смерти (оно, кстати тоже реалистично: в деревнях на таковых вешали детские колыбели, в связи с этим возникает философская оппозиция: «рождение-смерть), наконец, леденящий душу портрет, с выглядывающим из-за спины поэта чёрным человеком и разбитым стеклом-зеркалом (?). Этот пронизанный мертвенной синевой портрет, с которого пронзительно печально смотрит Есенин, в то же время обретает образ автопортрета.

Взгляд встревоженной собаки христиански сострадателен, четвероногий друг по-настоящему страдает, ибо бессилен помочь. Внизу надпись: «Собаки – последние ангелы на земле. Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II».

Полметра-полвека между частями диптиха – это и быстротечностьжизни и узкий зазор между её крайностями, особенно актуальный в непредсказуемых российских реалиях (от тюрьмы и сумы не зарекайся).

Как справедливо отмечает Д.А. Иванова заведующая Смоленской художественной галереей, «на выставке зрители видят не просто картину, а своеобразный итог большого творческого пути художника». Но всё-таки последнее слово В.Ф. Самарина «произносится» не художнической кистью, а мудрым организаторским ходом – размещённые над диптихом три иконы, подобно троеперстному знамению, воскрешают жизнеутверждающее начало, дают силы преодолеть отчаяние, выводят из того тупика, в котором заплутала есенинская душа, и душа русского человека наших дней.